В.Б.Кашкин. Функциональная типология (неопределенный артикль).)Воронеж, 2001.
Список источников
Библиографический список Предисловие
Глава 2 Оглавление Главная
страница.
Глава 1
Функциональная типология и универсальная функциональная грамматика
Быть
может, прежде губ уже родился шепот,
И в
бездревесности кружилися листы,
И те,
кому мы посвящаем опыт,
До
опыта приобрели черты.
(О.Э.Мандельштам, 1934)
1.1.
Семиотические основы универсальной грамматики.
Язык
является средством (или способом) дискретизации окружающего мира в деятельности
человека. Если мы условно разделим мир на две части: мир материальный и мир
идеальный, то язык, или любая другая семиотическая система окажется посредником
между двумя этими мирами. Определяя, вслед за Кассирером, человека как
символизирующее животное (Animal
symbolicum), К.Берк указывает на то, что человек отделяет себя от природной
среды с помощью самодельных орудий; но и язык – орудие [Burke 1966: 13].
Взаимодействие материального и идеального мира выражается в процессе – и в
результате, который представляет собой регулярное, аттрактивное повторение
определенных структур процессов – концептуализации внешнего мира, т.е. в
понятийном расчленении и обозначении элементов мира, его дискретизации с
помощью средств языка как инструментов дискретизации опыта. По М.М.Бахтину,
существует особый мир, наряду с природными явлениями, предметами техники и
продуктами потребления – мир знаков [Волошинов 1993(1929): 14]. Элементы или
процессы языка служат целям объективации элементов и процессов ментального
опыта индивида для организации этого опыта и управления им и поведением
индивида вообще.
Итак,
первичная функция семиотических процессов (и языковых в том числе) – самоосознание
индивида, концептуализация внешнего мира и управление своим ментальным опытом.
Функция коммуникации с другими индивидами заложена в этом конгломерате, но не
является, во-первых, отдельной, а во-вторых, первичной. Точнее сказать, в этой
первичной синкретической функции языка заложены и концептуализация и
коммуникация. Язык лежит на границе двух сфер действительности: организма и
внешнего мира, в психике субъекта ‘организм и мир встречаются в знаке’
[Волошинов 1993(1929): 31]. Человек начинает с коммуникации с внешним миром, а
затем уже социализирует ее (или коммуникация социализирует его?) в отдельном
виде взаимодействия с внешним миром – в общении с себе подобными. Слова
‘начинает’ и ‘затем’ в предыдущей фразе следует скорее понимать в контексте не
столько физического или исторического времени, сколько времени иерархического,
логического: что первично по важности, а не по точному времени появления.
Реальная историческая перспектива, как в онтогенетическом, так и в филогенетическом
аспекте, скорее всего, представляет собой пеструю картину осцилляций.
Рисунок
1.1.
Детерминативные, стохастические и семиотические отношения.
Помимо
взаимодействия материального и идеального мира, возможно также взаимодействие внутри
этих миров. Взаимодействие внутри мира идеального осуществляется также с
помощью посредника – семиотической системы: «знак может возникнуть лишь на
межиндивидуальной территории» [Волошинов 1993(1929): 16-17]. Средой, medium’ом общения двух индивидуальных
сознаний, двух индивидуальных языков является также знак, промежуточная
знаковая система, условности которой разделяются обоими коммуникантами.
Взаимодействие внутри материального мира выявляет детерминативные (a É b, т.е. если a, то b) и стохастические (a ® b, если a, то скорее
b)
отношения между элементами, отношения большей или меньшей взаимной
детерминации. Семиотические отношения (случайный и произвольный характер связи:
a/b, т.е. если a, то пусть b) как потенция имеются и в мире материальном (‘ореол’
случайности вокруг детерминации), в полной мере и в полном смысле проявляясь
только в языке, в котором при этом сохраняются и два первых типа отношений (Рис. 1.1).
Точнее
говоря, в любых отношениях внутри материального мира содержится элемент или ядро
детерминации, элемент или элементы стохастичности, и потенциальное поле
возможных элементов семиозиса. Будучи последними в ряду континуума
детерминативности (убывания вероятности), семиотические отношения лежат в
основе произвольности, ‘идеологической нейтральности’ (М.М.Бахтин) языкового
знака (Рис. 1.2).
Современный бельгийский
исследователь К.Депрейк также связывает континуальное и неоппозитивное
рассмотрение языковых явлений с разными вероятностями, оппозитивность же для него
связана с линейностью нашего языкового поведения. Выбор языкового элемента в
процессе деятельности связан не с последовательностью крайностей линейного
континуума, не с проявлением порядка или беспорядка, но именно с вероятностью,
с возможностью (большей или меньшей) той или иной интерпретации дискретного
знака, в котором противоположности могут реализовываться одновременно. Это дает
еще один взгляд на континуальность, еще одно континуальное измерение [DePryck
1993: 154-160].
D S S
a
É b a - - ® b a/b
----------------------------------------------------®
континуум детерминативности отношений (D®0)
Рисунок
1.2.
Континуум детерминативности отношений.
Другой
стороной знака является как раз обратное его свойство, то есть его
мотивированность, его внутренняя форма и т.п. Сочетание этих двух принципов
должно пониматься диалектически: знак, как посредник, не может не испытывать
влияния с двух сторон. Произвольность знака - динамическая его
сторона, обусловливающая саму возможность языкового употребления и языковых
изменений, знакотворческую сущность поэтического момента языкового процесса.
Произвольный перенос значения совершается уже в исходном пункте семиозиса, в
употреблении aliquis pro aliquo.
Мотивированность - консервативная, нормотетическая сторона, обусловливающая относительную
стабильность картины мира в языке в целом. Произвольность знака не абсолютна и
не относительна, но именно принципиальна: для выполнения функции обозначения безразлично, какая именно сторона объекта будет
взята в качестве основы для семиозиса, но то, что взята именно эта сторона,
остается как норма для определенного исторического периода. Народная мудрость
(или эйдетическая протонаука [Кашкин 1999: 4-7]) отразила этот семиотический
принцип в поговорке: «Хоть горшком
назови, только в печку не сажай».
Решение
этого противоречия возможно с введением параметра времени и позиции наблюдателя
или пользователя: говорящего и слушающего (Рис.
1.3). Взаимодействие двух континуумов, ментального и реального, дает
дискретные знаковые единицы, мотивировкой которых выступают определенные точки
взаимодействия.
арбитрарность мотивированность
t
мотивированность арбитрарность
Рисунок
1.3. Динамический
аспект соотношения мотивированности и арбитрарности.
Частично
противоположное мнение, со ссылкой на Ч.Пирса, можно найти у М.Шапиро: отношения
между знаком и объектом выражаются формулой ‘A
ergo B’, при этом имеется в виду только логическое отношение вывода (illative relation), а не детерминация. Автор обосновывает подобный подход
тем, что язык, являясь герменевтическим объектом, состоит из сети инференций (a network of inferences), с чем,
собственно, и нельзя спорить. Справедливо и замечание Шапиро о том, что в последнее
время инференциональность и интенциональность составляют противовес чистому,
позитивистскому структурализму. Взгляд на язык, как на застывший
έργον, приводит к детерминистически-позитивистскому
взгляду на знак [Shapiro 1983: 10-11].
Динамическое равновесие непостижимо с точки зрения позитивизма, равновесие для
него всегда либо статично, либо его нет.
Динамическую
точку зрения на язык имеет и М.В.Арапов. Он связывает преимущественное
рассмотрение языка как έργον с догматическим аналогизмом,
противопоставляемым им аномализму [Арапов 1988: 14]. Это прослеживается в
течение всей истории исследования языка и, вероятно, уходит корнями и в бытовой
взгляд на язык. Динамизм рассматривается им не только как диахрония, но и как
динамика языковой деятельности в трансформационном процессе смысл « текст [Там же: 7-8].
Лингвисты
имплицитно используют нечеткие понятия и исследовательские алгоритмы [Пиотровский
1975: 209-211]; это и не удивительно: приспособление, адаптация субъекта к
объекту предопределяется самой ‘нечеткой’ природой объекта, т.е. языка. Следует
подчеркнуть и то обстоятельство, что как нечеткий, так и ‘четкий’, подход
присутствуют еще и в эйдетической лингвистике, в бытовых взглядах наивных
пользователей на язык, и на другие ‘гуманистические системы’ (термин Л.Заде,
автора математической концепции нечетких или лингвистических множеств).
С именем
Ф. де Соссюра обычно связывают понятие жесткого структурализма. Это не совсем
корректно как с точки зрения его собственных взглядов – они шире чистого
структурализма – так и с точки зрения реального отзвука его работ. У
не-структуралиста А.Делакруа находим ссылку на Соссюра при объяснении именно
фундаментальной двойственности языкового знака: первичная неопределенность
знака дополняется определенностью в знаковой массе, в системе регулярностей: в
языке нет ничего полностью мотивированного (entièrement
motivé), как нет и полностью немотивированного (entièrement arbitraire) [Delacroix 1930(1926): 606-607].
Подобный
подход разрабатывался не только в лингвистике. Н.Бор, формулируя принцип дополнительности,
пишет, что «пространственная непрерывность распространения света... и атомистичность
световых эффектов являются дополнительными аспектами одного и того же
явления..., причем эти свойства не могут входить в противоречие друг с
другом... самая эта ситуация заставляет нас отказаться от полного причинного
описания световых явлений и удовольствоваться вероятностными законами» [Бор
1961(1932): 17-18]. Впрочем, Бор иллюстрировал свой знаменитый принцип и
лингвистическими примерами (разнообразие и взаимодополнительность языков и
культур).
Динамический
подход к порождению текста разделяется и Р.Г.Пиотровским. Его концепция
опирается на теорию нечетких множеств и лингвистической переменной. Описание
внешнего мира, по Р.Г.Пиотровскому, являет собой сумму семантических
пространств (или континуумов), Σ
Si , каждое из которых (Si) включает в себя также сумму
нечетких подмножеств (смысловых областей) Aj (wj), где wj
– это ‘лингвистическая метка’ (термин, слово, словосочетание и т.п.). Язык при
этом следует рассматривать как соответствие между множеством (алфавитом)
терминов W и семантическим пространством Si [Пиотровский 1975:
213-214].
Отдельный
дискретный знак является результатом единичного выбора из поля возможностей
семиозиса, отдельный язык представляет собой одну из возможных ‘картин мира’.
Комплекс различных картин мира, то есть множество разнообразных языков (как
социальных, так и индивидуальных) в совокупности стремится к тому, чтобы быть
семиотически изоморфным миру или его части, задействованной в деятельности
человека. Каждая из точек опосредования, каждое языковое единство может быть
развернуто в континуум, причем эти континуумы также могут вступать в контакт
друг с другом (вторичное опосредование). Актуализация этих виртуальных систем
происходит в процессе языковой деятельности.
Сами по
себе виртуальные системы не существуют в ‘вещном’ смысле: ни в текстах, ни в
каких-либо иных речевых произведениях, ни даже в головах пользователей языка,
хотя последнее ближе всего к истине и может использоваться с определенными
оговорками (Соссюр, Гийом). Любой разговор о ‘существовании’ языка является
разговором с употреблением метафорических терминов. Существуют, точнее,
осуществляются, только процессы, определенное поведение участников языковой
деятельности. Языковая деятельность - энергейный момент
виртуальных знаковых систем, линеаризация матричных схем деятельности, под
обычным же термином ‘речевая деятельность’ мы подразумеваем конкретное воплощение
порождающей потенции в слова и звуки.
Виртуальность,
неявность системы вовсе не означает ее нереальности, хотя понятия, обозначаемые
терминами ‘интеллектуальный мир’, ‘языковой мир’, и другие, введенные выше, и
являются эпистемологическими конструктами, связанными с некоторой абстрактной
ступенью понимания процесса языковой деятельности. В этом процессе постоянно
продолжается столкновение разных ‘миров’, постоянно подгоняется, изменяется,
воспроизводится заново семиотический посредник между мирами. Взаимная подгонка
происходит при контактах как индивидуальных систем, так и систем совокупных
пользователей. Контактирующие системы создают поле вторичного опосредования,
поле контакта, к которому они ‘снисходят’ (англ. condescend), поступаясь как некоторыми принципами своего
устройства, так и конкретными аспектами интенции и инференции. Взаимодействие
индивидуальных и социальных языковых систем, позиция языкового контраста
(перевод, обучение, коммуникация и др.) в наибольшей степени эксплицитно выявляет
различия и сходства между языками, идиоэтнический и универсальный компонент в
их (грамматических) системах.
1.2.
Антиномии универсальной функциональной грамматики.
1.2.1. дискретное/континуальное
и понятие единства.
Соотношение
часть/целое (или, с одной из
сторон, дискретная часть/континуальное целое) вошло в лингвистику XX века через
работы Р.Якобсона, написанные под влиянием глав III и IV «Логических исследований» Эдмунда
Гуссерля [Jakobson 1963]. Но и до Якобсона вопросы единства и его частей
затрагивались многими исследователями. В статье [Кашкин 2000] приводится
концепция двух сторон единицы или единства Николая Кузанского. О слиянии дискретных
единиц в единство писал и Кассирер. Постоянно проводя идею наблюдателя, он
пишет, что отражение языком мира зависит не только от свойств объекта, но и от
познающего субъекта. Так же и слияние элементов в единство не является
следствием наших чувств, но спонтанным актом репрезентативной способности,
зависящим от творческой силы субъекта. Под влиянием Гумбольдта и Канта, Кассирер
утверждает, что каждый язык вносит свой вклад в создание объективной картины
мира, и различия между языками – это, в первую очередь, различия картин мира, а
не только различия внешней формы. В отличие от животного, заключенного в тюрьму
дискретных действий, человек обладает полем действия, видения единой картины. В
языке человек вновь обретает единство континуального мира, разбитое дискретным
опытом. Именно язык позволяет создать синтетическое единство из дискретных
интуиций, язык формирует объект, но и субъект испытывает на себе формирующее
действие языка. Индивидуальность разделяет, но само это разделение ведет к единству,
и именно язык обладает свойством объединять в той же мере, как и разделять.
Индивидуальность соединяется с общностью и через сотрудничество [Cassirer
1969(1933): 40-58].
Антиномия дискретное/континуальное, часть/целое, простое/сложное занимает и такого исследователя систем
(первоначально – в термодинамике), как Илья Пригожин. Динамическое единство
простого и сложного для него проявляется в том, что в разных условиях одна и та
же система может проявляться и как простое, и как сложное образование. «Менее
двусмысленно, – отмечает Пригожин, – говорить о сложном поведении, нежели о сложных системах» [Николис–Пригожин
1990: 12]. Момент перехода простого в сложное, ‘рождения сложного’ в физико-химических
системах наблюдается в системах самоорганизации (Пригожин демонстрирует это
явление на примерах так называемых ‘ячеек Бенара’, образующихся в процессе
хаотического движения).
Еще с
работ Ник.Кузанского можно наблюдать двойственность (мотивированную онтологией
единицы) в интерпретации терминов ‘континуальное’ и ‘дискретное’. С одной
стороны, данные термины могут быть интерпретированы, как непрерывное/прерывистое. Континуальная
непрерывность при этом понимается как единство (центробежный смысл единицы),
дискретные элементы также интерпретируются как отдельные, отграниченные
единицы. Именно в силу отграниченности от окружающего континуума, или
непознанного меона, можно говорить о центробежном смысле, учитывая в этом
термине позицию наблюдателя. Но единица обнаруживает в себе и внутренний
континуум (центростремительный смысл), обнаруживающийся при смене масштаба
рассмотрения наблюдателем на следующем иерархическом уровне.
Под ‘наблюдателем’ здесь понимается ‘включенный наблюдатель’ или пользователь
языка, в отличие от ‘метанаблюдателя’, наблюдателя извне [Пиотровский 1975: 7].
Второй
смысл термина ‘континуальное’ связан с центростремительным рассмотрением единства.
В в этом случае пара континуальное/дискретное
интерпретируется, как сложное/простое,
т.е. дискретизируемое, могущее быть дискретизированным, и – условно – атомарное,
неразложимое, элементарное, инвариантное.
Как видим, в понимании континуальности и дискретности
содержится весь комплекс диалектических единств, антиномий универсальной
функциональной грамматики. Континуальность или дискретность зависит именно от
понимания. Как пишет М.Шварц, рассмотрение языка и человеческого духа зиждется
на двух фундаментальных принципах: модуляризма и холизма (комплекс различных
способностей и нераздельное единство) [Schwarz 1992: 13].
Центром
(одним из центров) понимания континуальности/дискретности
является наблюдатель или пользователь языка (Рис.
1.4). С одной стороны, именно деятельность наблюдателя (дискретной единицы
в масштабе мира) дискретизирует наблюдаемый им мир. Минимальной дискретной
единицей здесь может служить (относительно) минимальное действие, минимальное ментальное действие,
которому в познавательной сфере соответствует минимальное семантическое
действие (не лингвистическое, в силу двойного членения языка), минимальная (семантическая,
грамматическая и т.п.) функция. Однако наблюдатель обладает способностью перемещать
исходную точку своего наблюдения, точку зрения (в том числе и на себя самого).
И единица, и наблюдатель при перемене масштаба рассмотрения могут раскрыть свой
внутренний континуум. Антиномия континуальности/дискретности
связана со многими другими диалектическими противоречиями: часть/целое, отдельное/общее. Если же в качестве центра рассмотрения
принять объект (язык), то с исходной антиномией будут связаны и антиномии процесса/результата, динамики/статики, синхронии/диахронии. Как видим,
континуум может развертываться как вдоль ‘горизонтальной’ оси реального
времени, так и по ‘вертикальной’ оси времени иерархического.
центр: наблюдатель
статическая иерархия
|
отдельное/общее |
отдельное/общее |
отдельное/общее |
отдельное/общее |
||
|
.../целое – |
часть/целое – |
– часть/... |
|||
|
континуум внешний – |
единица – |
континуум внутренний |
|||
|
процесс – |
результат – |
процесс |
|||
динамическая
иерархия
центр: единица
Рисунок
1.4.
Основные антиномии универсальной функциональной грамматики.
С точки
зрения формального представления континуума также могут быть выделены две модели:
континуум линейный (двухполюсный или векторный, от нуля до
бесконечности) и континуум концентрический или даже пространственный
(последний ближе к реальности в силу семантической полифоничности
грамматических единиц). Подробнее см. раздел
2.2.
С точки
зрения формально-смысловых корреляций внутри континуума, минимальные, условно
атомарные единицы (как смысловые, так и формальные) – не случайны, а
мотивированы. Для универсальной грамматики особый интерес представляют
соединения, комплексы, кластеры условно атомарных элементов. Как пишет Эльмар
Холенштейн (опираясь и на Р.Якобсона), определенные комбинации элементов
обладают большей устойчивостью, ‘естественностью’ и неслучайностью, чем
остальные [Holenstein 1985: 211]. На языке математики можно было бы говорить об
аттракторах. По Холенштейну, такие стабильные сочетания элементов находятся в
центре континуума: сущностное (отсутствуют исключения) – естественное
(аттрактивные комбинации) – случайное. Такие аттрактивные сочетания при
этом характерны не только для семантической, но и для формальной сферы
[Holenstein 1985: 14].
1.2.2. Закрытость/открытость
системы языка.
Существеннейшим
аспектом для определения универсального компонента языковых систем, соотношения
универсального и идиоэтнического является рассмотрение языковой системы как открытой
или как закрытой. По классическому определению [Bertalanffy 1950: 23-24;
1995(1955): 9-10], открытая система осуществляет импорт или экспорт материи,
энергии или информации, закрытая же система организует сама себя. Данное
определение в свое время давалось Берталанфи в полемике с механицизмом и
атомизмом традиционных физики и химии в пользу синтетической науки, с
целостным, холистическим, гештальтным представлением как о физическом, так и о
социальном мире [Bertalanffy 1995: 14-16]. Оно, как представляется, все же до
конца не отражает сущности языковых процессов. Если биологические системы, на
которые в первую очередь опирался Берталанфи,
характеризуются метаболизмом, обменом веществ, компонентов для поддержания
собственного существования [Bertalanffy 1990(1949): 147], то вещества в языке вообще не существует,
либо оно (звуковая оболочка слов) семиологически нерелевантно. Язык не
импортирует ни материю, ни форму. Даже такой случай, как ономатопея, не может
всерьез рассматриваться, как ‘импорт’ материи. Что касается формы, то можно
говорить об изоморфизме мышления и языка – до определенных пределов;
изоморфизма же природы и языка нет и быть не может: природа континуальна, дискретизируется
же она в опыте. Тогда можно говорить об определенных параллелях объектов,
появляющихся только в опыте, и словесных знаков. Таким образом, язык не
является открытой системой – ни для мира, ни для мысли, об открытости языка
можно говорить только в смысле параллелизма некоторых действий – в опыте, в
мышлении, в языке. Примечательно высказывание Кассирера: язык – это течение,
бегущее параллельно течению сознания по одной оси, правда, между ними он
признает наличие постоянного обмена некоторыми ‘силами’ [Cassirer 1969(1933):
67].
Что же
касается открытости системы одного языка для другого, то здесь также можно наблюдать
лишь весьма ограниченное влияние. Сходства языков большей частью объясняются
типологическими причинами (параллелизм действий). Генетические же параллели не
являются прямым ‘импортом’ звуковой материи или даже формы, в том числе и
внутренней. ‘Параллельные действия’ языка при заимствовании или наследовании
ничем не отличаются от типологически сходных параллелей. Более того, и в том, и
в другом случае, для развития подобного параллелизма должна быть основа в самой
импортирующей системе.
Автопоэтический момент преобладает над изоморфным подражанием, материально же
звуковые колебания всегда принадлежат только данному индивиду и входят в общую
природу только благодаря всеобщей диалектической взаимосвязи. С точки зрения
обычного, классического определения, таким образом, язык – закрытая система, создающая
саму себя из самой себя.
Закрытость
системы языка не мешает и даже помогает ей иметь внешние функции: открытая
система не могла бы быть знаковой. Но язык нельзя назвать и однозначно закрытой
системой; в нем можно наблюдать как элементы открытости, так и закрытости: в
сущностном плане преобладает закрытость, в функциональном – открытость.
Еще Штейнталь писал, что язык нельзя рассматривать в качестве способа
представления мысли, как это делала логическая грамматика. Язык обладает
собственной творческой силой – с помощью отраженных понятий создавать новые. Сейчас
также получает распространение мнение, что язык не ‘передает информацию’ в примитивно-вульгарном
смысле, – это неудачная метафора [Maturana; Varela 1988: 212]. Говорение
– это действие освобождения, и свобода – это сущность языка (см. 1.2.5 об
антиномии правил/свободы выбора).
Для Штейнталя, как психологиста, язык имеет действенную природу: действие понимается
как функция человеческого тела [Steinthal 1871: 56-57, 363]. Именно совместное
действие, по Штейнталю, и является основой единства (Gemeinsamkeit),
симпатии каждого со всеми, понимания других, и через это – самого себя
[Steinthal 1871: 370, 386-387].
С точки
зрения Моники Шварц, возражающей против разделения формы и функции, функциональность
является существеннейшим свойством естественных языков как открытых систем
(хотя, конечно, это только одна из сторон проблемы). Она рассматривает язык не
как автономную субсистему, но как эпифеномен познания (ein Epiphänomenon der Kognition), а языковые структуры – как
результат основных ментальных процессов, процессов концептуализации. Шварц расширяет
понятие языковой компетенции, рассматривая ее не только с точки зрения структурно-репрезентативной,
но и – в первую очередь – с процессуальной. [Schwarz 1992: 16-18]. Для современной
когнитивной лингвистики, как пишет Шварц, языковая способность является одновременно
структурной и процессуальной (strukturell
und prozedural) [Там же: 25-27].
Понятия открытости/закрытости – лишь
теоретический концепт. Принцип дополнительности требует признания как черт
открытости, так и автономности.
В языке больше последнего, в тексте же – первого, но текст не равен языку.
Автопоэтическая система (αύτός = self + ποιεĩν
= to produce [Varela 1979: 13]) обладает качествами автономного, индивидуального единства, не имеющего входа/выхода, –
внешние события приводят только к возмущениям (perturbaions), внутренние же изменения всегда нацелены на
сохранение целостности и оригинальности даже при внешних воздействиях [Там же:
15]. Матуране и Бареле комплементаризм помогает также в решении проблемы соотношения
оппозиционности и континуального единства. В естественных системах нет оппозиций,
оппозиции являются лишь отдельными моментами более широкого единства на следующем
уровне (metalevel). Таким образом,
холизм и редукционизм сводятся к двум взаимно зависимым уровням описания [101-102].
Проблема открытости/закрытости
языковых систем не может найти механистического, одностороннего решения.
Следует, видимо, различать две стороны в языковой деятельности:
q
язык как инструмент, как систему матриц процессов речевого поведения – эта
система не имеет входа/выхода или импорта/экспорта ни для своей материи, ни для
формы, ни для содержания, она порождает сама себя из самой себя под
воздействием внешних факторов, но не изоморфно им, а параллельно;
q
и производство речевых произведений, где, вероятно, и происходит
импорт/экспорт идей, сюжетов, фраз, слов, высказываний – но это вопрос не
целиком лингвистический.
1.2.3.Ένέργεια/έργον, динамика/статика, диахрония/синхрония.
Антиномия
динамики и статики в языке находит свое отражение и в методологической антиномии
диахронического и синхронического подходов к рассмотрению языковых явлений. Строгое
разграничение сфер диахронии и синхронии в исследованиях последних лет уступает
место более диалектичному ‘динамическому’ подходу, согласно которому
функционирование языковой системы в речи выявляет как реликты прошлого, так и
тенденции будущего развития [Косериу 1963: 321-343; Coseriu 1968: 269-281;
Pulgram 1963: 35-42; 1967: 1634-1649]. По мнению Вольфганга Вильдгена,
‘динамическое движение’, начавшись в середине 70-х – начале 80-х годов, привело
к радикальному парадигматическому сдвигу в теоретической лингвистике: от
дискретной, структурной, комбинаторной парадигмы (атомизм) – к континуальной,
системной, динамической [Wildgen 1987: 1-4]. Уинфред П.Леман вводит три термина
для обозначения подмножеств языковых явлений, сосуществующих синхронно или
взаимодействующих динамически: norms, innovations, residues, подчеркивая
особую важность подобного разделения для типологии [Lehmann 1990: 171-172].
Функциональное и функционально-типологическое исследование по самой своей
сущности не может не столкнуться рано или поздно с проблемой введения
диахронической перспективы в функционально-типологическую или универсалистскую
интерпретацию. Даже такой ‘ортодоксальный универсалист’, как Гринберг, пишет,
что любой языковой тип может преобразоваться в любой другой [Greenberg 1978b:
69].
Применяя
модель ‘центр – периферия’ (см.
также 2.2.1), можно охарактеризовать
центральные и периферийные средства выражения того или иного континуума
грамматических смыслов и как ‘поле возможностей развития’ той или иной
грамматической подсистемы. В этом поле наблюдаются две универсальные тенденции:
движение от периферии к центру, грамматизация, и от центра к периферии,
деграмматизация [Daneš 1966: 12; Šabršula 1966: 190]. Последовательная
смена стадий такого движения определяется в историческом исследовании, как
диахроническая константа. Синхронное же монолингвистическое исследование может
представить отражение этих стадий в одном срезе в виде элементов центра и
периферии того или иного поля. Место того или иного элемента поля и его
функциональный потенциал соотносятся со стадией развития как данного элемента,
так и поля в целом. Процесс грамматизации в рамках такого поля предстает, как
диахроническая реализация ‘системы’ в виде последовательных ‘норм’ (терминология
Косериу). Имеется достаточно оснований предполагать, что ‘системы’
сопоставляемых языков (по крайней мере, микросистемы артикля и перфекта)
совпадают в гораздо большей степени, чем их современные нормы. Это совпадение
связано с универсальными закономерностями, и можно сказать, что ‘система’
общечеловеческого языка реализуется в виде разных конкретноязыковых норм. На
универсальном уровне, таким образом, противоречие диахронии и синхронии снимается,
и получается панхроническая перспектива [Dezső 1982: 215].
С другой
стороны, исследование реализации панхронического функционального потенциала
грамматического явления в конкретных языках, в особенности с точки зрения
грамматики связного текста, проливает дополнительный свет на этапы эволюции,
позволяет более детально проследить последовательность их смены. Именно в
высказывании, в тексте можно наблюдать единство системного и функционального
аспектов языка в их взаимосвязи, взаимодействии в развитии [Pountain 1983: 10,
234].
Изменение
в ходе развития связано, с одной стороны, с сохранением непрерывности единства,
а с другой, с проявлением прерывности, дискретности стадий развертывания
единства. Рассмотрение языковой динамики в рамках функционально-семантического
поля позволяет приблизиться к диалектической реальности континуальности и
дискретности: континуальности, непрерывности как самотождественности поля
(универсального континуума смыслов) в дискретных сдвигах его элементов.
1.2.4. Антиномии человек/мир, мир/язык, язык1/язык2.
Признание
за каждым отдельным языком качеств посредника, особой картины мира (Weltbild), промежуточного мира (Zwischenwelt) вовсе не означает наличия
непроходимой границы между языками, ‘языкового барьера’. Густав Инейхен считает,
что в языковой типологии наблюдаются два противоположных направления:
индивидуалистическое и универсалистическое. Первое – релятивистское –
рассматривает каждый язык как Weltbild,
второе же допускает сравнимость языков [Ineichen 1991: 5]. Однако эти две
стороны языковой реальности вовсе не отрицают друг друга. Более того, нет и
таких исследований, в которых не признавалась бы возможность сравнения языков в
той или иной мере, равно как и идиоэтническое своеобразие каждого из них. Ведь
сравнение – еще не установление равенства во всем. Равенства же языков именно
как языков пока никто не оспаривал.
По
Гумбольдту, человек живет с предметами так, как преподносит ему язык: «он
сплетает (herausspinnt) язык изнутри
себя, он вплетает (einspinnt) себя в
него». Язык – посредник между миром и человеком: «Как отдельный звук встает
между предметом и человеком, так и весь язык в целом выступает между человеком
и природой, воздействующей на него изнутри и извне. Человек окружает себя миром
звуков, чтобы воспринять в себя и переработать мир вещей» [Гумбольдт 1984: 80].
Признает язык посредником между людьми и «средним звеном между миром познаваемых
процессов и познающим лицом» также и А.А.Потебня [Потебня 1993(1913): 28]. Для
М.М.Бахтина и его последователей «единичное высказывание... вовсе не
индивидуальный факт» – «высказывание как такое наличествует между говорящими»
[Волошинов 1993(1929): 103-109]. Эти идеи формируют концепцию диалогизма,
совместной (консенсуальной) деятельности участников коммуникации, предполагая
наличие трех антиномий:
q
человек/мир, консенсуальной областью между которыми
является язык,
q
мир/язык, вторичное опосредование, и
q
язык1/язык2, ситуация контраста
между индивидуальными и социальными языками.
Эрнст
Кассирер называет язык мостом между субъективным и объективным миром, который
объединяет оба эти момента, осуществляя синтез ‘я’ и ‘мира’
[Cassirer 1923, I: 24-26]. Идея столкновения двух миров, или двух субъектов,
разделяется и Яакко Хинтикка в концепции game
theoretical semantics. В паре ‘игроков’ (Myself
and Nature) субъекту принадлежит
ведущая, активная, творческая роль [Hintikka–Kulas 1985: X-XI, 4]. Для Анри
Делакруа язык – также пограничное явление и вне этого не существует. Кроме
того, промежуточный мир языка находится между двумя аморфными континуумами (deux masses amorphes): мыслью, которая
без языка представляет собой расплывчатую массу, туманность (une nébuleuse), и звуковой
материей, разрезаемой, дискретизируемой действием мысли [Delacroix 1930(1924):
54]. Но язык также опосредует континуум мира и континуум мысли и в том плане,
что только в семиотических единицах оба эти континуума получают (относительную,
врéменную) дискретизацию.
Ситуация
контраста предполагает наличие общего основания, в нашем случае таковым является
универсальный общечеловеческий язык. В то же время, Ноам Чомски (Хомский),
которому также не чужда идея универсальности, будучи картезианцем, считает, что
Гумбольдт, признавая творческую силу языка (creative
aspect of language use) [Chomsky 1972: 11], остается в рамках ‘картезианской
парадигмы’. В то же время в признании Zwischenwelt
(человеческий язык как организованная совокупность – totality – стоит
между человеком и «die innerlich und
äußerlich
auf ihn einwirkende Natur»), в признании того,
что каждый язык, несмотря на универсальные свойства, определяющие человеческое
сознание (attributable to human mentality)
как таковое, представляет собой мир мысли (a
‘thought world’) и уникальную точку зрения на мир – в этом Гумбольдт
радикально выходит за рамки того, что Хомский считает картезианской парадигмой,
и принимает типичную романтическую точку зрения [Chomsky 1966: 21--22].
Универсальная
грамматика Хомского – language
acquisition device – начальное состояние сознания, лингвистический генотип,
способность к усвоению любого языка, врожденный базис, на котором знание языка
развивается [Botha 1990: 25-26]. Универсалии для Хомского не выводятся из
межъязыковых сопоставлений и обобщений, универсальная грамматика может быть
выведена и из одного языка, может быть задана как дедуктивная модель. Признавая
справедливость соображений Хомского, нельзя однако не заметить, что это только
один из двух возможных подходов.
1.2.5. Антиномия правил/свободы выбора, порядка/хаоса.
Сравнивая языки, мы, по сути дела,
сравниваем не столько языковые единицы и их объединения, сколько закономерности
их функционирования, отмеченность в тех или иных контекстах, т.е. то, что под
влиянием школьной грамматики и эйдетического рассудка получило название
‘правил’ употребления. Однако результаты наблюдений за реальным
функционированием часто противоречат установленным ранее ‘правилам’. Поэтому
возникает вопрос о сущности ‘правил’, или, точнее, закономерностей
употребления, функционирования: насколько арбитрарен, хаотичен выбор
пользователем того или иного средства в том или ином случае, и наоборот,
насколько он неарбитрарен, закономерен, детерминирован?
Н.Хомский
противопоставляет гумбольдтианский подход к сущности языка
таксономико-бихевиористскому как раз по типу правил, вытекающих из
принципиальных оснований того и другого подходов. Он высказывается в пользу
подхода Гумбольдта: вместо простого детерминизма правил типа ‘переписывания’
φ → ψ, вскрывается
внутренний механизм генерации языка грамматикой [Chomsky 1964(1962): 61;
1964(1961): 136]. И.Ревзин, указывая на конфликтный (многофакторный) характер
выбора, и тем самым делая уже шаг в сторону от детерминизма и позитивизма, все
же остается в рамках позитивистской парадигмы в поисках алгоритма выбора: «проверяются
все условия..., если выполнено хотя бы одно из них, то ставится..., если нет,
переходим к...» [Ревзин 1978: 177]. Ключевым здесь является слово ‘выполнено’
(пассив, без указания на исполнителя). А кем, собственно, выполнено? Да самим
же говорящим! Речь ведь идет о его собственной концептуализации ситуации, а не
о ее заданности кем-то посторонним или внешними обстоятельствами. Форма же
‘выполнено’ предполагает некий позитивистский объективизм, внешнюю детерминированность
выбора. Но в данном случае мы находимся не в сфере детерминации, а в сфере конвенции: еще-не-употребленный-знак для
говорящего и уже-употребленный-знак для слушающего, с одной стороны, и
еще-не-употребленный-знак для слушающего и уже-употребленный-знак для говорящего
– совершенно разные вещи по соотношению своей арбитрарности/мотивированности
(см. раздел 1.3.2). ‘Условия’ в
приведенном фрагменте из работы И.Ревзина относятся к ‘уже-употребленному’
(лингвист большей частью имеет дело именно с уже-употребленным-знаком), но они
не равны условиям ситуации, ее концептуализации говорящим, а также
прогнозируемому им эффекту у слушающего (интенции и инференции). У говорящего в
наличии имеется множественность выбора средств выражения. Выбор производится им
не только и не столько по фактору уже употребленных знаков (контекст), сколько по прогнозу инференции. Да и кто же иной
создает сам контекст, если не говорящий? Рано или поздно встает вопрос об исходном
условии, которое должно быть выполнено, чтобы появился самый первый элемент
контекста. Этот порочный круг не позволяет решить проблему ни в теоретическом,
ни тем более в практическом (преподавание языка) плане. Остается признать, что нет таких условий, которые обязывали бы
говорящего делать тот или иной выбор. Языковые процессы не подчиняются законам
детерминизма. Говорящий не обязан делать выбор; в отдельных случаях,
по-видимому, он обязан не делать какого-то выбора (см., например,
разделы о лексических ограничениях в Главе
6), но не наоборот. В этом отличие грамматики субъектной, грамматики пользователя,
от грамматики описателя, грамматики объектной.
Употребление
языкового знака – всегда триединство ‘подумать
– сказать – понять’. Говорящий находится с одной стороны этого
консенсуального действия, и в отношении третьего компонента этой триады может
делать только предположения. Слушающий зеркально отображает ситуацию
говорящего, понимая свое и предполагая, что думал говорящий. Знак находится посередине,
и только это позволяет ему выполнить свою функцию: обеспечить хотя бы иллюзию понимания. Только знаковые отношения,
игра арбитрарности/мотивированности,
интенции/инферен-ции позволяют
соединить двух индивидов. Позитивистский детерминизм типа ‘если а, то b’ не в состоянии этого сделать,
поскольку в этом случае соединение происходит ‘намертво’, теряется
индивидуальность каждого коммуниканта, а, следовательно, и смысл коммуникации.
Детерминизм же языкового знака, взаимоопределение интенции и инференции –
мгновенно. Как пишет Гуссерль, восприятие связано только с настоящим, позади
которого всегда имеется бесконечное прошлое, а впереди – открытое будущее.
Пересекающиеся в точке настоящего ретенции
и протенции составляют сущность
механизма интенциональности [Husserl 1970: 160].
интенция инференция
инференция интенция
Рисунок
1.5. Соотношение интенции
и инференции в структуре коммуникативного акта.
Антиномия правил/свободы выбора в
самоорганизующихся системах связана в диалектическое единство в результате
«сотрудничества случайности и определенности» [Николис–Пригожин 1990: 19].
Для языковых знаков такое сотрудничество проявляется в определенности функции,
с одной стороны, но при этом и в случайности выбора внутренней и внешней формы,
в детерминизме связки интенции и инференции, но и в свободе выбора конкретного
варианта связки (Рис. 1.5).
Говоря об
антиномии понимания/непонимания,
Гумбольдт и Потебня моделировали данный процесс с помощью двух конусов, либо
двух треугольников. Углы и точка пересечения равны друг другу, остальное же
может быть бесконечно разнообразным [Потебня 1993(1913): 94]. Два коммуниканта
встречаются только в знаке, возможности же интенционального выбора и инференциальной
интерпретации бесконечны. «Понимание другого - ... это величественная
иллюзия, на которой строится вся наша внутренняя жизнь» [Там же: 95]. Дело
вовсе не в том, что слова могут выражать определенное готовое мыслительное
содержание (детерминизм), а в том,
что слово ‘способно иметь смысл вообще’. «Слово есть выражение мысли лишь
настолько, насколько служит средством к ее созданию» [128-133] (конвенционализм), содержание его
развивается уже в понимающих (интерактивное
взаимодействие автопоэтических систем). А.А.Потебня, вслед за Гумбольдтом,
делает намек на континуальную концепцию соотношения части/целого: каждая точка есть центр беспредельного и
бесконечного целого [135] (центр–периферия
в континууме радиального типа).
Говоря о
правилах и свободе, упомянем весьма меткое замечание Уильяма Т.Скотта, отмечающего
закономерный характер творческого человеческого фактора (не анархии!). В языке противопоставлены правила и
творчество, а не необходимость и анархия (данная антиномия связана с детерминистическим
подходом). Аналоговая, недискретная, континуальная антиномия более/менее (два полюса линейного
континуума) ближе к сущности языковых процессов, чем оппозиция или/или [Scott 1990: VIII]. Весьма
существенно и замечание М.В.Арапова о том, что язык как нечеткая система предоставляет
его носителям свободу выбора на периферии. В центре же системы (в ‘метрополии’)
действует значительно меньшая устойчивая система предпочтений [Арапов 1978:
179]. Периферия как источник развития системы входит и в уже упоминавшиеся
концепции Э.Косериу (движение речь ® норма ® система) и Р.Г.Пиотровского (ситуация ® текст ® узус ® норма ® система,), рассматривающего
язык как созидающий процесс [Пиотровский 1979: 100-101].
1.2.6. Варианты и инвариант в межъязыковых
контрастах.
Антиномия вариант/ инвариант имеет
непосредственное отношение к пересечению антиномий частного/общего и части/целого.
Содержится ли общее в целом, или оно имеется и в целом, и в части? Можно ли
вообще провести границу внутри языка между общим, универсальным и частным,
идиоэтническим? Равен ли инвариант универсальному и есть ли универсальное в
вариантах? Один из подходов к решению проблемы предлагает саратовский лингвист
В.С.Юрченко, отталкивающийся в эмпирической части своих изысканий от
исследования типов предложения как базовой единицы языка: «Суть вопроса состоит
в следующем: инвариант предложения более или менее равномерно распределен
(‘размазан’) по всем его вариантам, или же он в значительной мере сосредоточен
в одном его типе, а остальные варианты являются вторичными, производными»
[Юрченко 1995: 4]. В применении к межъязыковому сопоставлению вопрос может быть
поставлен либо о языке в целом, либо об отдельных его элементах. Нас интересует
второй вопрос: присутствует ли инвариант во всех вариантах в рамках данного
языка, как часть, или же есть наиболее типичный представитель. Или же:
существует ли межъязыковой инвариант как актуальность, или же он виртуален и
присутствует только в абстрактном универсальном общечеловеческом языке?
1.3.
Принципы универсальной функциональной грамматики.
1.3.1. Принцип комплементаризма.
Решение проблемы инварианта внутри языковой
системы, а в особенности, проблемы межъязыкового инварианта, проблемы
универсальной модели и ее воплощения в конкретных языках и языковых явлениях,
теснейшим образом связано с принципом деления языкового целого на части,
дискретизации, и оценки статуса этих частей. Как уже было сказано, можно
выделить два подхода к решению данной проблемы: универсальное является частью
конкретных языков (пересекающаяся часть множеств), остаток при этом равен
идиоэтническому, либо виртуальная универсальная модель находит воплощение во
всех идиоэтнических вариантах.
Рисунок
1.6.
Атомистическая модель универсальности.
Если принять
первую точку зрения, мы придем к атомистической модели универсальности: в
каждом конкретном языке и в каждом конкретном языковом явлении содержится
арифметически вычитаемый универсальный компонент (Рис. 1.6). Представляя определенное удобство в практическом
смысле, эта модель заводит в тупик при дальнейшем размышлении: если конкретноязыковое
не является универсальным, свойственным общечеловеческому языку, то как оно может
относиться к языку вообще? Доведение атомистического принципа до абсурда приводит
к неосуществимой мысли о поиске реально существующего идеального языка или
идеального воплощения того или иного языкового явления (например, НА) в
конкретной форме конкретного языка.
Первичная
эйдетическая инвентаризация сходств и различий, действительно, может привести к
подобному выводу: какая-то часть арифметически причисляется к сходствам (к
универсальному), а какая-то – к различиям (идиоэтническому). Это происходит,
если сопоставляемые единицы наделяются свойствами неделимых единств, атомов.
Однако дальнейшее сопоставление выявляет функциональное несовпадение даже
похожих ‘атомов’, эти атомы дискретизируются, выявляется внутренний континуум
их функционального потенциала, поле их функционирования.
Un
Рисунок 1.7. Комплементарная
модель универсальности.
Можно сделать общеметодологический вывод: межъязыковые сопоставления не
могут проводиться на уровне дискретных единств, центробежных единиц, без раскрытия
их внутреннего континуума, без их внутренней дискретизации. При сопоставлении,
с одной стороны, мы обязаны войти внутрь круга, но с другой, как писал
Гумбольдт, выйти за пределы его, за пределы того круга, который описывает один
(исходный) язык. Поэтому, с одной стороны, при межъязыковых сопоставлениях мы
сравниваем минимальные функции, а не их комплексы (объединенные под эгидой
конкретноязыковой формы). С другой же, общее основание для сопоставления
находится в универсальной языковой модели (Рис.
1.7).
Это, так
сказать, макролингвистическая модель.
В реальности же предстоит экземплифицировать ее на микролингвистическом
уровне (на универсальной модели НА и ее конкретноязыковых воплощениях). Здесь
также для сопоставления придется ‘войти внутрь круга’, то есть спуститься на
уровень функций, и выйти за его пределы в том смысле, чтобы рассматривать
распределение и перераспределение этих функций в пределах контекстуального
комплекса и на фоне универсальной модели – грамматического интеграла (см. Главу 2). Данный подход также может быть
изображен графически (Рис. 1.8):
универсальная модель содержит некоторый набор потенциальных условно атомарных
функций, которые находят свое выражение в явной или скрытой грамматике
конкретных языков.
Если иметь
в виду только явную грамматику, то соотношение универсальной модели и конкретно-языковых
ее воплощений может быть названо соотношением вычитательной генерации: какая-то
часть универсальных смыслов получает нулевую реализацию. С точки же зрения ‘полной
грамматики’, скорее всего, все элементарные смыслы универсального
грамматического интеграла получают выражение в любом языке в
грамматико-контекстуальных комплексах. Отдельные языки, таким образом,
дополняют друг друга в рамках универсального общечеловеческого языка. Отдельные
формы языков также находятся в отношении взаимной дополнительности на фоне универсального
грамматического интеграла.
Рисунок
1. 8. Континуально-дискретная
модель универсальности.
Э.Холенштейн считает
культурный и языковой релятивизм основным, объединяющим тезисом для различных
школ XX века. Кинэн также пишет о стремлении современной лингвистики ‘универсализировать
относительность’. Такой релятивизм в крайнем своем проявлении ведет, однако, к
языковому детерминизму (противочлену релятивизма): структура языка предопределяет
структуру знания. Противодвижение – поиск универсального, общего для всех
языков – в крайнем варианте может привести к обратному, когнитивному
детерминизму, вне зависимости от того, какими причинами объясняют происхождение
универсальных черт языков [Holenstein 1985: 1-2; Keenan 1978: 89]. Истина может
находиться даже не посередине, а в балансе этих подходов, их взаимной
дополнительности. Изучение вариантов в естественных языках позволяет приблизиться
– по континуальной шкале – к универсальному инварианту. Но и вариант не
является случайным отклонением от инварианта, он также связан с универсальными
закономерностями [Keenan 1987: 46; Holenstein 1985: 209].
Идея
дополнительности в отношении физики и других наук, была высказана, как уже говорилось,
Н.Бором, который связывал это также с устранением предубеждений – общей целью
всех наук – и с отказом от классического идеала детерминизма [Бор 1961: 48-49;
62;: 144]. Исследование языковых сходств и различий также демонстрирует
предпочтительность принципа комплементаризма (и конвенционализма, о чем
говорилось ранее), как логического завершения пути от детерминизма через
релятивизм. При этом все антиномии в рассмотрении межъязыковых контрастов
получают общее основание в ‘гармоническом равновесии условностей’ (выражение
Н.Бора), в балансе атомизма/холизма,
монолингвизма/полилингвизма, дискретности/континуальности и т.п.
Впрочем, Нильс
Бор не был ‘первооткрывателем’ принципа дополнительности. Этот принцип в
отношении языковых систем высказывался и Гумбольдтом, и Потебней: «Различные направления
человеческой мысли (в том числе различные языки) не повторяют друг друга,
потому что извне привнесены и случайны, а вытекают из самой сущности человека»
[Потебня 1993(1913): 138]. По мнению Потебни, нельзя выводить системы разных
языков напрямую из общего логического основания, ‘разбавленного’
конкретноязыковыми особенностями (атомистически-арифметический подход). Языки
не являются ‘повторением одного и того же в другой форме’, но требуют друг от
друга взаимного дополнения [Там же:
40].
1.3.2. Асимметрический дуализм в
межъязыковых контрастах.
Известный принцип
асимметричного дуализма языкового знака, сформулированный С.Карцевским в
монолингвистическом варианте [Карцевский 1929: 88], в рассмотрении межъязыковых
контрастов проявляется в асимметрии
членения смыслового континуума и формального репертуара всех языков.
Определенное соответствие можно найти только на универсальном уровне, как потенциал
формальных средств и как универсальные грамматические интегралы атомарных смыслов.
В конкретных же языках и план выражения, и план содержания дискретизируются по-своему,
точнее, избирается свой способ соотнесения ‘единиц’ плана содержания и ‘единиц’
плана выражения из универсального инвентаря возможностей.
Как пишет
Умберто Эко (развивая идеи Ч.Пирса и Л.Ельмслева), в двойном расчленении проявляется
динамический характер языкового знака: знак
появляется только на стыке двух сфер: материи и формы, выражения и содержания (Рис.1.9). Исходный континуум (материя),
о котором – и посредством которого – знаки говорят, всегда неизменен.
Расчлененные же сегменты континуума используются для обозначения других
сегментов и т.д. в бесконечном творческом
процессе семиозиса. Расчленение же происходит как со стороны содержания,
так и со стороны выражения [Eco 1984: 44-46].
Стремление
к созданию синтетической теории, определяющей язык как граничное явление
характерно для В.С.Юрченко, существеннейшим моментом для которого является
введение параметра реального времени (ре-интерпретация
принципа линейности не только на поверхностном, но и на глубинном уровне)
[Юрченко 1993: 15-17]. Воспринимая также концепцию интенциональности Гуссерля,
Юрченко признает, что предмет не дается сознанию изначально, феномен предмета
изготавливается интенциональным усилием, предмет вычленяется из континуума мира
[1994: 12-14]. Мир материальный и мир идеальный при этом взаимно дополнительны.
Дискретизированный, структурированный на линейной однонаправленной оси
реального времени мир отражается и в семантике и в структуре языка.
Универсальная структура предложения отражает универсальную структуру мира,
первоэлементами же языка является грамматическая структура (оптимального)
предложения, обладающая бинарной асимметрией (3 vs. 1) [1992: 12-24].
континуальность дискретность
t
дискретность континуальность
Рисунок
1.9. Соотношение
континуальности и дискретности.
Принимая принцип континуальности/дискретности,
как основной для универсальной грамматики, мы подразумеваем и остальные
вышеизложенные принципы и антиномии. В то же время, пока остается большей
частью открытым вопрос: где начинается расчленение, дискретизация? В языке или
в сознании? Как указывает Э.Холенштейн, если в физическом мире мы имеем
континуум (или принимаем его как аксиому), то уже в перцептивном плане
континуум дискретизируется [Holenstein 1985: 9]. Если продолжить эту мысль
дальше, то и физический мир разобьется на дискретные элементы в результате
взаимного действия (прото-познания?) этих элементов. Здесь может быть два
выхода: либо континуальность – миф, либо континуальность и дискретность – две
стороны диалектического единства: до взаимодействия – континуум, после –
дискретные элементы опыта, полученного в результате этого взаимодействия (Рис. 1.9). Взаимодействие же и есть
взаимное опосредование, посредник и есть знак.
1.4.
Идея континуума в функциональной типологии.
1.4.1. Типы универсалий в различных
концепциях.
Б.Комри выделяет в современной лингвистике
два подхода к исследованию универсалий (в некотором смысле воспроизводящих
эйдетическую антиномию монолингвизма и полилингвизма [Кашкин 1999: 4-7]):
выведение конкретных универсалий поверхностной структуры на материале широкого
круга языков, или исследование абстрактных универсалий глубинной структуры на материале
одного языка, то есть русло Гринберга и русло Хомского. На наличие двух
подходов (типологический, индуктивный, эмпирический vs. дедуктивный,
генеративный) указывал и сам Дж.Гринберг [Greenberg 1978a: 1-2; 1991: 419]. В
некотором смысле эти подходы не являются взаимоисключающими.
Функциональная типология, в рамках которой находится и
данное исследование, имеет дело с глубинными, функционально и прагматически
мотивированными универсалиями [Comrie 1981: 23-25; 1984: 87], проявляющимися в
виде ситуативных и функциональных типов, находящих конкретно-языковую
реализацию в разноуровневых формальных средствах различных языков. Исторически
второе течение в универсалистике близко дедуктивной идее Лейбница об универсальном
алфавите человеческих мыслей, поиск которых ведется как для лексики, так и для
грамматики [Wierzbicka 1991: 9-10]. При этом этот поиск наталкивается на две
проблемы: неоднозначности соответствия, недостаточного изоморфизма языка и
мира, с одной стороны, и недостаточного изоморфизма двух разных языков, языка X
и языка Y [Scott 1990: 220-224].
Близкая позиция и у Э.Холенштейна, который, к тому же,
приводит практически полный список того, что называется ‘универсальным’ в
современной лингвистике: абсолютные (верные для всех языков) универсалии,
относительные (в процентном отношении) универсалии, почти-универсалии (около
100%), импликативные (А ® В), обратимые (А:РQ; В:QР), дефинитивные
(конституируют класс элементов), специфические и родовые, универсальные (!) и
общие, эмпирические и априорные, языковые и лингвистические, Individualia/
Particularia/ Frequentalia/ Universalia, и даже универсальный язык
[Holenstein 1985: 153-169]. Как видно, принципы выделения типов и
разновидностей универсалий могут быть различными, завися, в основном, от
теоретических установок и целей исследователя.
Интересен подход к универсалиям и к проблеме соотношения
универсального и идиоэтнического в конкретных языках у Х.Зайлера. Он
высказывается не столько об универсалиях как таковых, сколько о том остатке,
‘меональном окружении’, который получится, если вычесть так называемые
универсальные свойства всего класса человеческих языков. Как эти специфические
языковые явления соотносятся с языковым единством? Зайлер дает единственно
возможный, не приводящий к механистическому расщеплению объекта ответ:
конкретно-языковые, специфические свойства играют опорную (pivotal) роль в чем-то более глубоком, при этом это глубокое имеет
динамический характер, состоит из траекторий связи общего и единичного,
континуального и дискретного [Seiler 1985: 4].
Изучение вариаций в естественных человеческих языках позволяет
выделить универсальный инвариант [Keenan 1987: 46]. Современная концепция варианта/инварианта восходит, по мнению
Э.Холенштейна, к кантианской пропорции: соотношению того, что природа делает из
человека и того, что человек, как свободное существо, делает сам из себя
[Holenstein 1985: 7-8], т.е. эта концепция связана с антиномиями закона и воли,
правил и творческого начала.
1.4.2. Функциональная грамматика как
грамматика выбора.
Языки как деятельность (doing, not knowing) представляют собой системы выбора, поля возможных
средств высказывания. Парадигма – множество альтернативных вариантов выбора (systems of meaningful options) [Winograd
1983: 272-289]. Выбор производится с целью исполнения функции, поэтому
функциональная грамматика по своей сути может быть названа грамматикой выбора
[Halliday 1985: XXVII]. А каковы ‘правила выбора’, и существуют ли они вообще,
либо выбор случаен, хаотичен? Последнее вряд ли верно, хотя и необходимо как
противочлен для определения реального положения дел в континууме между порядком
и хаосом. Как пишет Кеннет Берк, человек движим чувством порядка, ему присуще
ощущение иерархии, принцип совершенства является центральным мотивом языковой
деятельности [Burke 1966: 15-16]. Именно поиском ‘законностей’ выбора можно
объяснить некоторые попытки исчерпывающе и до конца сформулировать ‘правила
игры’, ‘правила поведения’. Например, приводимый В.Н.Ярцевой случай выбора
‘вациллирующих’ форм английского претерита типа leap – leaped/leapt и
сделанная Хабером попытка из статистических данных
о выборе вывести закономерности самого
выбора [Yartseva 1990: 5-6], то есть, из уже-употребленного знака (из
текста) выяснить движение еще-не-употребленного (производство текста). Но язык не
полностью совпадает с игрой (и футбол, и шахматы – весьма узкие метафоры). И
если даже в играх есть спорные варианты (в футболе разрешаемые судьей, так
сказать, deus ex machina), то в языке ‘меональный фон’ выбора гораздо
более обширен. Более того, только этот фон, эта достаточно большая степень
свободы и обеспечивает динамику языка, его эволюцию. Как пишет Анри Делакруа,
язык не состоит ни полностью из произвола, ни полностью из мотивированного,
любой язык в своем движении колеблется между хаосом и космосом, рациональным и
иррациональным [Delacroix 1930(1926): 4]. Это верно как в общесемиотическом
плане, так и в отношении конкретного выбора в конкретной коммуникативной
ситуации.
В лексико-функциональной грамматике М.А.К.Холлидея, иначе
называемой автором системной (в противовес структурной?), постоянно
подчеркивается деятельностный аспект языка как системы выбора [Nesbitt–Plum
1988: 7-10]. Каждый из выборов имеет ту или иную степень вероятности. Хотя в
этом Холлидей и его последователи меняют позицию ‘от говорящего’ на ‘объективную’,
точнее объективистскую. Для говорящего его собственный выбор не определяется
вероятностью, вероятностным образом он прогнозирует реакцию, понимание
слушающего. Наоборот, для слушающего его собственное понимание вполне определенно,
он делает вероятностные предположения об интенции говорящего. Грамматика выбора
определяет не только то, что возможно, но и то, что более или менее вероятно.
Язык при этом рассматривается и как система, и как процесс, актуализирующий
потенциал выборов системы.
Аналогичную позицию (в первую очередь в отношении
перевода) занимает и югославский лингвист Вл.Ивир. Теория перевода, по его
мнению, должна принимать во внимание не только различия языковых систем в плане
выражения некоторых семантических функций, но также и лингвистическое поведение
участников определенных коммуникативных контекстов [Ivir 1987: 474].
В концепции Х.Зайлера фигурирует посреднический характер
функции. Она связывает ментальную сферу с языковой и имеет характер двуликого
Януса: с точки зрения дедуктивной служит исполнению некоторой цели, а с точки
зрения индуктивной выражается в отдельных структурах в отдельных языках.
Инвариант и вариант объединяются общим когнитивным моментом [Seiler 1991: 441].
Функция языковой единицы может также рассматриваться с
точки зрения своей первичности или вторичности (центральности или
периферийности, инвариантности или транспозиционности и т.п.). Инвариантность,
в соответствии с идеями Пражской школы, наиболее глубоко разработавшей этот
вопрос, проявляется на уровне системы языка, транспозиционность связана с частными
контекстами, контекстуально обусловлена, ‘ближе к самой действительности, чем к
языковому ее оформлению’, по Ельмслеву [Křížková 1966:
172-173]. Не отрицая справедливости подобного разделения, все же сделаем два
замечания. При переходе от объектного, теоретического описания языка к
субъектному, лингводидактическому возникает уже упоминавшаяся опасность того,
что контекст будет приниматься за объективно данные исходные условия для
говорящего. Это недоразумение: контекст (да
даже и лингвистическая ситуация) не
дается говорящему, а создается им в соответствии со своей интенцией и
концептуализацией ситуации в реальном мире. Точнее, в реальном мире нет
ситуаций, ситуация – это уже единица его дискретизации: либо действиями
коммуниканта, либо его интерпретацией и дальнейшим обозначением. Не контекст
детерминирует функцию, а интенция говорящего подбирает (вероятностная
деятельность) и то и другое друг к другу, а главное – к собственным целям и
замыслам. Второе замечание связано с тем, что даже транспозиционные функции,
хотя и менее частотны, но все же не столь случайны и сиюмоментны, как может показаться.
Межъязыковые параллели показывают, что имеются сходства даже в периферийном и
транспозиционном функционировании, что доказывает, что функциональный потенциал
включает все возможности: и центральные и нецентральные.
Если рассматривать функцию с точки зрения уже
употребленной языковой единицы, то здесь также выделяются два аспекта:
отдельное, конкретное употребление языковой единицы и класс таких употреблений.
В сопоставлении классов употреблений выделяются типы контекстов, точнее, типы
грамматико-контекстуальных комплексов, ГКК (форма
+ лексика + контекст, см. Главу 2),
которые могут соответствовать универсальным грамматическим интегралам, функциональным
типам. В направлении от семантики к употреблению языковой единицы отдельная
функция представляется как член потенциального класса употреблений. В
межъязыковом сопоставлении допускается также, что функция может быть исполнена
различными, разноуровневыми средствами. Именно это позволяет говорить о
функциональных универсалиях [Comrie 1985: 231-232].
Как правило, одно конкретноязыковое средство
полифункционально как в плане ретенции, так и в своих метафорических и
транспозиционных возможностях. Это общее свойство знака: знак не обязан обозначать, он может обозначать, а, следовательно, и
расширять или сужать свой функциональный потенциал. Помимо потенциальной
полифункциональности, каждое языковое средство имеет внутренний континуум
атомарных значений. Семантика и перфекта, и артикля является комплексом,
образованным на пересечении различных семантических измерений, причем в этих
пересечениях есть и универсальные закономерности ‘сродства’, и идиоэтническая
конкретика выбора ‘атомов’ для интегрирования. Именно поэтому сопоставительный функциональный анализ не может
быть анализом отдельных форм конкретных языков. Такой анализ может быть
только анализом функционально-семантических полей, ГКК, грамматических
интегралов и континуумов грамматических смыслов, т.е. анализом единиц (или
единств), больших, чем дискретная и неразложимая (единая в центробежном и
центростремительном смысле) форма.
Глава 2 Оглавление Главная
страница Наверх
▲
Список источников Библиографический список Предисловие
В.Б.Кашкин. Функциональная
типология (неопределенный артикль).)Воронеж,
2001.
